Когда соборы были белыми. Путешествие в край нерешительных людей - Ле Корбюзье

тридцати трех километрах крепостного сооружения Наполеона Третьего, которое снесли. Денежный вопрос резко оборвал столь «высокую» идею! Десять лет – за которые Нью-Йорк, пройдя испытание своими гигантскими начинаниями, одним махом оказался во главе нового времени – мы строили тридцать километров H.B.M., кварталов дешевого жилья в Париже, которые останутся в истории. Знать бы, не будет ли это кровавым знаком окончательного отречения? Мы противопоставили «французское» – «американскому». Даже не видя, мы решительно возвысили «французское» лестным эпитетом: чувство меры, наше прекрасное чувство меры. Эти надушенные искусственные цветочки риторики немного перебили неприятный запах плесени, щекочущий нам ноздри.

Поскольку всё в конце концов приносит свои плоды, был достигнут реальный результат: движимая самыми чистыми намерениями социалистическая коммуна Булони, независимая от Парижа, хотя и представляющая заметный парижский сектор промышленности и рабочего населения, обзавелась муниципальным законом, запрещающим отныне строить дома выше пяти этажей. Сам же я успел завершить на границе этой коммуны, прямо возле крепостного пояса Наполеона Третьего, последнее нормальное семиэтажное здание и проживаю в мансарде, на восьмом и девятом этажах. Я живу на высоте двадцати двух метров, а мой друг Харрисон работает в Рокфеллер-центре на высоте двухсот пятидесяти метров. И когда мы в одну и ту же секунду входим в наши лифты, то через сорок пять секунд одновременно оказываемся возле наших дверей. Читатель, позволь спросить тебя: когда Делези [43] назвал свою книгу «Противоречия современного мира», не обратил ли он уже внимание на то, что наш шарик наворачивает не слишком равномерные круги и что в этот век уверенности мы тонем в сомнениях?

За последние десять лет Нью-Йорк вознесся к небу; но Советы в Москве выступили против небоскреба, признав его «капиталистическим». Денатурализация вышеупомянутых объектов.

Кроме того, за это время Нью-Йорк, построивший слишком много слишком маленьких небоскребов, истощил свою почву, разрушил свои улицы до такого состояния, что муниципалы растерялись. Они уже не знают, совсем не знают, что делать с городом, его улицами, истерзанным движением. И подарили себе сияющие в синем небе Манхэттена соборы.

Я не беспокоюсь. Американцы достаточно сильны, чтобы понять, что это чудесное цветение «Великого Преуспеяния» должно быть уничтожено и заменено столь же благородным, но более действенным инструментарием. Небоскреб-орудие, сочетание высоты и площади освободившейся поверхности – вот грядущее дело Нью-Йорка. Это станет третьей метаморфозой города. Чуть дальше в своей книге я раскрою эту тему с технической точки зрения.

7

«Небоскребы выше, чем архитекторы»

Во время того своего десанта в Америку я был настроен пошутить. Через два дня я так ответил на вопрос моего друга Брукса, редактора New York Times.

То есть я хотел сказать, что сегодня главное достоинство американского небоскреба в его высоте. Это касается метража, величины, что не имеет ничего общего с самой архитектурой, свойством, архитектурным чудом.

Я был буквально шокирован нехваткой воображения во множестве случаев, когда можно проявить достоинство изобретения. Чуть позже я вернусь к психологическому значению подобных недостатков. США – страна безрассудства или дерзости и великой озабоченности; впрочем, оба эти состояния связаны между собой и достаточно продуктивны, если сочетаются в правильной пропорции.

Странное дело, несостоятельными оказываются небоскребы современной архитектуры. Небоскребы итальянского Возрождения, вопреки тому, что я представлял себе прежде, чем увидел их, отменного качества. Потому что до 1925 года игру определяли Брунеллески или Палладио. После 1925 года, после шумных публичных заявлений нашей исторической Выставки декоративного искусства – этого мероприятия, которое позволило толпе заявить, что она желает «жить по-современному», и обнаружило, что профессиональное сообщество совершенно не готово соответствовать ее прекрасным чаяниям, американцы сделали решающий шаг. Результатом стало появление «стиля 1925 года» – бедного, плоского и фальшивого, как лепнина для парикмахерских салонов. Они тоже доказывают нам своими трудами, что лишь продолжительные и глубинные действия могут привести к проявлению архитектуры. Они оказались ниже своего дела; эта современная архитектура убога как в целом, так и в деталях. Вот почему ее присутствие я расцениваю как временное; ее годы сочтены. Однако, поскольку там строят, воплощают, множат опыт, прогресс уже виден, эволюция совершается. Безупречное качество исполнения вызывает у нас законное восхищение. Дремлющие в своих креслах французские академики, знайте, что Нью-Йорк строит бесконечно лучше, чем мы, и что когорты американских рабочих отныне стали мэтрами строительного дела – этого передающегося из века в век чуда, и что всеобщая деградация достигла наших пределов. Американские слесари, каменщики стали нашими учителями.

Так что именно в Нью-Йорке я учусь ценить итальянское Возрождение. Можно было бы подумать, что оно настоящее, настолько это хорошо сделано. Оно даже обладает какой-то странной, новой прочностью, уже не итальянской, а американской! Атмосфера океанских ветров и потенциал американского приключения придали тосканскому изяществу новую энергию. Небоскребы Уолл-стрит – самые старые – до самых своих вершин сочетают напластованные ордеры Донато Браманте [44] с восхищающей меня чистотой лепнины и профилем лепки. В этом я усматриваю достигнутое совершенство, повторенное в других местах, в некоторых отелях, во многих просторных apartment-houses на Парк-авеню, совершенство чисто американское. Совсем иной подход можно обнаружить в здании Таможни, неподалеку от Уолл-стрит, чистый Beaux-Arts, как говорят американцы; то есть парижская Школа изящных искусств. Построенное в стиле вокзала Орсе или Гран-Пале в Париже, оно неприятно диссонирует со своими соседями. Такая безвкусица и напыщенность не выдерживают бодрящего духа устья реки.

Я ужинаю с Луи Карре [45] в ресторане отеля «Готэм» в стиле итальянского Возрождения: кессонный потолок, стеновые панели из темного дерева. На белой скатерти дорогущие столовые приборы из драгоценных металлов. Всё составляет единое целое. Американец стремится к богатству, к довольству и к этим звонким проявлениям роскоши. На случайно затесавшуюся среди тяжеленных серебряных приборов и сверкающей посуды на нашем столе скромную до убогости маленькую стеклянную пепельницу в стиле модерн, с красными полосочками, больше похожую на ящичек, в каких савояры носили своих сурков, попросту неприятно смотреть.

Американские архитекторы пытаются вырваться из рамок образования парижской Академии изящных искусств. У них зарождается новый стиль. Небоскребы уже выше, чем архитекторы.